Петропавел хоть и старался выполнить приказ Всадника-с-Двумя-Головами не спать , но в точности не понимал, выполняет он его или нет, поскольку все-таки как бы не вполне наяву наблюдал странные видения…

Например, Ой ли-с-Двумя-Головами прогуливался совсем недалеко от него в обнимку с Ой ли-Лукой ли: видимо, они обсуждали что-то исключительно важное – даже более важное, чем совершенно невозможная их встреча. Смежное Дитя сосредоточенно водило по небольшому лужку Слономоську, в похоронах которого, сколько помнил Петропавел, то же самое дитя совсем недавно еще участвовало, а Шармоська внимательно наблюдала за этой процедурой, не обращая внимания на Бон Слонопута, почему-то сильно домогавшегося ее, кажется, ласк.

Похоже, что пересеклись наконец все возможные линии – как параллельные, так и непараллельные: водимый Смежным Дитятей Слономоська на полном серьезе в ходе вождения исхитрялся обнимать теоретически необъятную Тридевятую Цацу (интересно, еще как невесту или уже как жену?), а Бон Жуан преспокойно разговаривал с Воще Бессмертным, не испытывая, вроде бы, никаких неудобств от того, что Воще Бессмертный явно мужчина.

И все они возникали из остатков Белого Света уже без разбора – те, с кем он познакомился сначала, и те, с кем он познакомился потом… даже те, с кем он вообще не был знаком никогда!

Петропавел почти угадывал имена некоторых из них: вот это, наверное, Смежный Всадник (он выглядит как кентавр), а это, допустим, Тридевятая Королева – Королева, все владения которой находятся слишком далеко отсюда и потому кажутся необъятными; или вот… еще одна Королева, но Белая и почему-то с черной повязкой на одном глазу, зато очередное Дитя – милое Бессмертное Дитя – печально смотрит вокруг двумя веселыми тазами Пластилина Мира… или Летучего Пластилина… или Пластилина Съездов. Таинственный Еж деловито шмыгает туда-сюда, по-прежнему все понимая , но никому об этом не рассказывая.

– Oh, come to me, oh, come! – неизвестно откуда взявшись, пропела Шармен и, испытующе глядя на Петропавла, с исключительной задумчивостью произнесла: «Сущее не умножается без необходимости », – после чего незамедлительно приступила к обычным для нее лобзаниям… – с ним.

Для Петропавла необычность даже этой, наполовину приевшейся уже ситуации состояла в том, что за процессом лобзаний сам он наблюдал как бы со стороны… да нет просто совсем со стороны, в лобзаниях, вроде, и не участвуя. Хотя Шармен со всей очевидностью лобзала именно его, другой он с некоторого расстояния в то же самое время мог видеть, как именно это делалось. В определенном смысле ему даже было жаль себя… эдакой отстраненной жалостью случайного свидетеля не особенно пристойной сцены. Впрочем, сцена эта занимала, по-видимому, его одного. Остальные пристально вглядывались в даль.

В ту самую даль, откуда что-то летело.

Летевшее было ужасным.

– Это Птеропал, Птеропал! – завизжала крохотная и, кажется, синтетическая Пластмоська, злодейски глядя на прежнего, то есть не лобзаемого Шармен, Петропавла.

Прежний Петропавел почувствовал смутную вину и захотел как-нибудь определенно отнестись к появлению нового персонажа – почти тезки все-таки! Но внезапно обнаружил, что разглядеть летевшего так же пристально, как остальные, он не в состоянии: поза, в которой он находился, не давала возможности поднять голову… и вообще шевельнуться.

Что-то случилось с ним за то время, пока он предавался беспокойному созерцанию всеобщих метаморфоз. Казалось, масса его увеличилась во много тысяч раз – понятно, что управляться с таким тоннажом он не мог еще успеть привыкнуть. Поэтому, когда тот, кого Пластмоська назвала Птеропалом, приблизился, Петропавел увидел только его конечности – сплошные кости, лишенные какого бы то ни было мяса, словно измочаленные долгими странствиями по каменистым дорогам…

– Ну все, – синтетически констатировала Пластмоська, – сейчас начнется!

Петропавел хотел было спросить, что именно начнется, но не справился с отяжелевшими легкими, в то время как другой Петропавел, его двойник, без передышки лобзаемый Шармен, вообще был лишен возможности что-нибудь заметить.

– Увы, – поддержало Пластмоську Бессмертное Дитя и по-взрослому горько вздохнуло: – Птеропал этот наведёт здесь порядок… пропали мы!

– А если Муравья-разбойника позвать?.. Хотя ведь богатырским пописком тут явно не отделаешься. А вместо Муравья-разбойника есть кто-нибудь? – послышался голос Белого Летучего… странно, что Петропавел узнал этот никогда не слышанный им голос.

– Не то Сыновья , не то Кумовья Разбойника … Они нам не помощь, поскольку удались не в мать, не в отца, а в прохожего молодца.

– Печально.

И в ответ на это «печально» Петропавел краем глаза увидел, как приближается к Птеропалу другое существо – скорее всего, не менее жуткое на вид.

– Перодактиль, – шепнула Пластмоська, и шепот ее потонул в грохоте и треске: то сошлись в страшной битве Птеропал и Перодактиль.

Боковым зрением Петропавел видел, как падают друг на друга массы деревьев и скал, как меркнут последние остатки Белого Света и как свет превращается сначала в красный, а потом в черный… И ничего уже было не разобрать в этом дыму, в этом чаду, в этом СТРАШНОМ САДУ – казалось, все, что было, пропало без следа, сгинуло с лица земли, да и лица земли не стало видно уже за чудовищными сдвигами земной коры…

Из глубокой тишины раздался наконец чистый голосок Бессмертного Дитяти.

– Мне кажется, – сказал голосок, – да… мне кажется, что они победили друг друга . И разлетелись в разные стороны.

– Умница, – выползая откуда-то из бездны, будничным голосом отозвался Белый Пластилин. – Удивительно точная формулировка: победить друг друга . Только бессмертные способны на столь точные формулировки. Впрочем кто из нас не бессмертен – более или менее!

Еле прокашлявшись, Белый Бон, одетый не к месту парадно и выползая из-под обломка невесть откуда взявшегося в этих краях ледника, произнес в задумчивости: