Пока Петропавел соображал, какая из волн спасительная, одна волна накрыла его с головой, и, вспомнив о том, что он смертен, бедняга даже глупо выкрикнул в пространство: «Спасите!» – но, как ни странно, получил ответ.

– Не шуми, – сказали ему, – и так ничего не слышно.

– Спасите! – шепотом повторил он, хотя, – может быть, из-за волн – вокруг никого не наблюдалось.

– Что ты имеешь в виду! – раздался возле самого его уха тихий противный голос.

Несмотря на критическую ситуацию, Петропавла возмутила такая постановка вопроса.

– Это самое и имею в виду! Спасите, имею в виду…

– Да не шуми ты! – цыкнули сверху. – Я и так прекрасно тебя слышу. А больше тут никого нет, так что нечего особенно разоряться. Но я хочу знать фактически, каково значение предложения «Спасите!» Ты говоришь, что оно и означает «Спасите!» Так это само собой разумеется. Твой ответ совершенно бессодержателен – и мне приходится усомниться в осмысленности твоего высказывания, а значит, и в твоих умственных способностях. Раскрой смысл предложения – ну? Что ты подразумеваешь?

Чтобы не тратить силы на препирательства в воде, Петропавел ответил лаконично:

– То и подразумеваю, что говорю.

– Непонятно, – послышалось в ответ. – Всегда говорят одно, а подразумевают совершенно другое. И этим твоим «Спасите!» тоже можно много чего подразуметь. Можно, конечно, и невинные вещи подразуметь – что-нибудь типа «Помогите мне… укажите путь, составьте компанию – будем, дескать, вдвоем плыть к берегу, так оно легче…» Но ведь не исключено и другое: «Давайте-ка, мол, ко мне, мой дорогой, я тут в Вас вцеплюсь мертвой хваткой, отдохну, потом брошу Вас, чтобы Вы утонули, а сам, набравшись сил, бодро поплыву дальше!» Таким образом, мне желательно знать, что именно ты подразумеваешь. На этом, между прочим, основано искусство подтекста!

– Прекрати эти издевательства, – задыхался Петропавел. – Мне сейчас не до подтекста!

– Ты торт слоеный ел когда-нибудь? – невозмутимо поинтересовался тихий противный голос. – Тогда представь себе высказывание как торт: высказывание тоже многослойно. Пробуем с этой точки зрения рассмотреть «Спасите!» – высказывание, сделанное тобой. Само по себе слово «спасите» – это верхний слой торта, то есть крем, собственно говоря. Под ним – разные слои, опускаясь по которым мы доходим до фундамента – подлинной сущности высказывания… сытной части, или бисквита. В данном случае ее можно выразить словами «больше всего на свете мне дорога собственная шкура»… А крем – это еще не весь торт.

Петропавел давно уже не слушал и молча боролся со стихией.

– Почему ты молчишь? – в самое ухо спросили его.

– Не люблю… разговаривать… в шторм.

– О, это лучше, – похвалил голос.

– Слушай, отвяжись, а? Я не разговариваю с теми, кого не вижу.

– А ты считай, что это телефонный разговор.

– Идиот! – рявкнул Петропавел. – Чего ради – по телефону… в воде!

– Пожалуй, – согласился голос. – Ладно, начинай считать волны. Шестая волна вынесет тебя на берег. Он уже близко.

…Шестая волна вынесла Петропавла на берег, а на седьмой волне кончился шторм. Петропавел раскинул руки и закрыл глаза.

– Отдыхаешь? – тут же услышал он возле себя.

– Спасибо, я очень обязан тебе, – сказал Петропавел в никуда. – Ты кто? Мы ведь не познакомились в море.

– Таинственный Остов, – был ответ. – Разве не видно?

– Не видно.

– Правда, что ли, не видно? – ужаснулся голос. – Но ведь речь моя позволяет тебе предположить наличие некоторого тела!

– Позволять-то позволяет…

– Ну, если есть какие-то сомнения, предположи хотя бы наличие духа, – ограничился Таинственный Остов. – Пусть я буду метафизическая субстанция… говорящая метафизическая субстанция. В конце концов язык тоже форма существования. Можно ведь существовать в языке, не существуя в действительности: так многие делают. Разреши и мне.

– Пожалуйста, – разрешил Петропавел, – существуй как хочешь.

– Что ты имеешь в виду! – заинтересовался дотошный собеседник.

– Это и имею в виду.

– Так-таки это и имеешь?

– О Господи! – вздохнул Петропавел. – Как с тобой трудно говорить…

– Можно подумать, что говорить вообще просто! Я, например, не всегда понимаю, почему люди так смело берутся говорить: ведь подчас такое может подразуметься, о чем ты ни ртом, ни ухом не ведаешь!

– Само собой, – наставил его Петропавел, – ничего подразуметься не может. Каждый отдает себе отчет в том, что он подразумевает и подразумевает ли что-нибудь вообще.

– Что ты имеешь в виду! – испугался Таинственный Остов.

– Я всегда имею в виду то, что говорю. – Петропавел утомился.

– Можно подумать, что это всегда от тебя зависит. Ты, значит, умнее Тютчева?

– Я? Умнее… Тютчева? Но я такого не говорил. А при чем тут Тютчев?

– Допускаю, что не говорил. Но подразумевал. Тютчев сказал: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется». А послушать тебя, так получается, что – дано. Стало быть, ты мнишь себя умнее Тютчева.

Петропавел молчал.

– Умнее Тютчева считают себя только дураки. Ты дурак, – поставил диагноз Таинственный Остов.

– Слушай, – довольно миролюбиво предложил Петропавел, несмотря на то, что злость уже била в нем ключом, – давай разберемся по-хорошему. Мне совершенно не улыбается выслушивать все это… тем более от собеседника, которого я даже не вижу.

– Что ты хочешь этим сказать! – возмутился Таинственный Остов. – Бестактно намекать на физические недостатки кому бы то ни было!

– Во-первых, не тебе говорить о такте. – Петропавел позволил-таки себе минимальный протест. – А во-вторых, я ни на что не намекал. Мне это вообще не свойственно.

– Да уж, – почти успокоился Таинственный Остов. – Я заметил, что ты чрезвычайно плоско выражаешь мысли. Стало быть, ты вряд ли достиг совершенства в искусстве… импликации, то есть подразумевания. И не удивительно, что, имплицируя… подразумевая какой-нибудь смысл, ты хорошо отдаешь себе в этом отчет. Простые смыслы легко имплицировать: например, вместо просьбы «Подайте, пожалуйста соль» можно обойтись замечанием «Суп совсем несоленый» – и вам сразу подадут соль. Но это чепуха. Впрочем, более тонкие вещи тебе недоступны.